Curabitur blandit tempus porttitor. Morbi leo risus, porta ac consectetur ac, vestibulum at eros. Curabitur blandit tempus porttitor. Integer posuere erat a ante venenatis dapibus posuere velit aliquet. Donec id elit non mi porta gravida at eget metus.

Сергей Минаев: Во-первых, хочу сказать, что мне приятно брать у тебя интервью, потому что мы с тобой по-серьезному не разговаривали лет восемь. Мне кажется, ты один из немногих на этой сцене, кому важна правда. Ты говорил, что тебе не интересна политика, что ты никогда ею не занимался и заниматься не хочешь. За последние месяцы с тобой произошло много всего: сначала запрет на концерт, потом Киселев на «России 1» сравнил тебя с Маяковским. Ты понимаешь, что оказался в центре политической истории?

Хаски:  Мне определенно не хочется брать на себя роль политической фигуры. Я не хочу работать в Думе и носить пиджак. Я хочу угорать, писать музлишко, стишки, подвешивать себя с балкона отеля — это мне нравится, а не говорить с трибуны.

Сергей: К отелю мы еще вернемся. Мне вчера знакомый журналист написал. Он не знал, что я беру у тебя интервью. Мы с ним обсуждали последние запреты концертов. Он говорит: «Ну а что, промоутеры концерта Хаски неплохо хайпанули на его имени, интересно, сам-то он доволен, что это произошло?» Ты как оценил то, что началась такая движуха с поддержкой?

Хаски: Тусуюсь я в камере, в спецприемнике. Приходит мент — конвоир, — вызывает меня в коридор и показывает мне на смартфоне новость: «Оксимирон, Нойз, Баста…» А я сижу сканворды разгадываю целый день. Очень странно. Сначала я не понял, как к этому относиться, но потом решил, что надо видеть хорошее в этом: музыканты сплотились. Я нечаянно сыграл в этом свою роль, выступив катализатором.

Сергей: Как было в камере? С кем ты сидел?

Хаски: Сплошь опасные бандиты. Один чувак не платил алименты, его посадили. Другой в отместку своему соседу, который ставил свою тачку на его парковочное место, отлил у него бензина. Третий чувак, с которым я сидел, просто чесался — все боялись его, потому что он чесался. Предельно простые люди. В соседней камере сидели бомжи, человек восемь, и просто сильно воняли. Было разделение: если ты не вонючий, тогда ты с нормальными людьми, а если ты вонючий — идешь к бомжам. Такая история.

Сергей: Комедия в стиле братьев Коэн.

Хаски: Точно.

Сергей Минаев: Во-первых, хочу сказать, что мне приятно брать у тебя интервью, потому что мы с тобой по-серьезному не разговаривали лет восемь. Мне кажется, ты один из немногих на этой сцене, кому важна правда. Ты говорил, что тебе не интересна политика, что ты никогда ею не занимался и заниматься не хочешь. За последние месяцы с тобой произошло много всего: сначала запрет на концерт, потом Киселев на «России 1» сравнил тебя с Маяковским. Ты понимаешь, что оказался в центре политической истории?

Хаски:  Мне определенно не хочется брать на себя роль политической фигуры. Я не хочу работать в Думе и носить пиджак. Я хочу угорать, писать музлишко, стишки, подвешивать себя с балкона отеля – это мне нравится, а не говорить с трибуны.

Сергей: К отелю мы еще вернемся. Мне вчера знакомый журналист написал. Он не знал, что я беру у тебя интервью. Мы с ним обсуждали последние запреты концертов. Он говорит: «Ну а что, промоутеры концерта Хаски неплохо хайпанули на его имени, интересно, сам-то он доволен, что это произошло?» Ты как оценил то, что началась такая движуха с поддержкой?

Хаски: Тусуюсь я в камере, в спецприемнике. Приходит мент – конвоир, – вызывает меня в коридор и показывает мне на смартфоне новость: «Оксимирон, Нойз, Баста…» А я сижу сканворды разгадываю целый день. Очень странно. Сначала я не понял, как к этому относиться, но потом решил, что надо видеть хорошее в этом: музыканты сплотились. Я нечаянно сыграл в этом свою роль, выступив катализатором.

Сергей: Как было в камере? С кем ты сидел?

Хаски: Сплошь опасные бандиты. Один чувак не платил алименты, его посадили. Другой в отместку своему соседу, который ставил свою тачку на его парковочное место, отлил у него бензина. Третий чувак, с которым я сидел, просто чесался – все боялись его, потому что он чесался. Предельно простые люди. В соседней камере сидели бомжи, человек восемь, и просто сильно воняли. Было разделение: если ты не вонючий, тогда ты с нормальными людьми, а если ты вонючий – идешь к бомжам. Такая история.

Сергей: Комедия в стиле братьев Коэн.

Хаски: Точно.

Сергей: На недавнем концерте ты все строчки, которые вызывали вопросы у проверяющих органов, не пел.

Хаски: Нет. Один раз я специально намекнул, чтобы в зале их прочитали. Это был элемент интерактива. У меня нет никаких стоп-листов точно. 

Сергей: То есть ты себе после камеры не говорил: некоторые строчки теперь петь не буду.

Хаски: Нет. Людям самим приятно: я начинаю строчку, они ее продолжают. Им весело, что они, выходит, тоже преступники, все здорово.

Сергей: Сколько человек было в зале, тебе сказали?

Хаски: Пятьсот человек не хватило до солд-аута. Мы собрали 6500 человек или типа того. Для некоммерческого музла неплохо.

Сергей: В моем понимании это очень много. Я всегда думал, что у нас есть два артиста, которые собирают огромные залы, – Шнур и Земфира. У тебя как-то изменилось ощущение себя?

Хаски: Наверно, но вместе с тем я не очень люблю на больших площадках выступать. Для меня самые оптимальные условия – маленький клуб, человек на пятьсот, там я себя чувствую прекрасно. Семь тысяч человек – для меня это как фотообои.

Сергей: Хорошая фраза.

Хаски: Ага.

Сергей: Тебя многие на улице узнают, когда ты снимаешь капюшон?

Хаски: Периодически. Я не хожу там, где много молодежи. В метро я постоянно езжу, но там я научился с этим справляться. Меня не беспокоят.

Сергей: Один начинающий музыкальный продюсер спросил как-то: «Сергей, ваш журнал поддерживает Хаски?» Я ответил: «Да, поддерживает, Хаски талантливый». – «Слушайте, но он же чистый пиарщик». – «Что это значит?» – «Вы знаете, что в него стреляли, и он сам это придумал, потом он устроил перформанс в «Ритце» с повешением – зачем он это делает?» Я говорю: «Мне все равно, я его музыку слушаю». Что ты ответил бы этому человеку?

Хаски: Насчет стреляли – ничего я не придумал (задирает футболку и демонстрирует шрамы от травматического оружия. – Esquire). Вообще со мной всю жизнь что-то происходит нон-стоп. Просто, когда я стал публичным, все эти истории оказались на виду: мой друг взял чью-то куртку на какой-то тусовке, где-то в меня постреляли, потом еще что-то произошло. А вот с «Ритцем» сюжетная линия еще не закончена, я не могу рассказывать об этих экспериментах.

Сергей: В прошлом году много талантливых рэперов умерли. Ты свои эксперименты с этим связываешь?

Хаски: Если только чуть-чуть.

Сергей: Нет суеверия – играть в собственные похороны, повешение?

Хаски: Нет. Правда, это ведь чертовщина все. Кажется, я видел нескольких бесов в человеческом обличье. Было странно – особенно в первую неделю после «похорон».

Сергей: Например?

Хаски: Говорить об этом неубедительно получается, это надо почувствовать.

Сергей: Ты был уже женат, когда начал играть с этим?

Хаски: Да.

Сергей: Ты не знал, что твоя жена беременна?

Хаски: Знал. Ну да, я играю со своей известностью – а что с ней еще делать, собственно? Мне скучно.

Сергей: Ты ходишь в церковь?

Хаски: Да, хожу.

Сергей: Ты верующий?

Хаски: Слишком интимная тема для меня.

Сергей: Ты исповедовался когда-нибудь?

Хаски: Да.

Сергей: В XXI веке люди ходят в церковь, к психологу либо в фейсбук. Ты выбрал церковь?

Хаски: Да. К психологу я боюсь идти, а фейсбука у меня нет.

Сергей: Почему к психологу боишься?

Хаски: Для меня важно, чтобы человек, с которым я говорю, был не меньше, чем я. Когда я вижу просто картонку какую-то, зачем мне с ней разговаривать? Я лучше поговорю с другом на эту же тему.

Сергей: У тебя много друзей?

Хаски: Нет, не особенно.

Сергей: Сколько человек перестали быть твоими друзьями, когда ты стал знаменитым?

Хаски: Сложно сказать. Скорее, у меня никогда и не было много друзей. 

Сергей: Все говорят о том, что ты талантливый медийщик, и кто, как не Хаски, знает, что такое хайп. Ты можешь сказать, что твоя жизнь превращается в живой перформанс?

Хаски: Отчасти да. Хотя за последнее время я очень устал от любой шумихи. Начнем с того, что я никогда в жизни не хотел быть на виду – вообще! Как-то это, видимо, извращенным образом получилось. Я думаю, что с января и до конца года примерно я точно не буду делать ничего, что привлекало бы ко мне внимание.

Сергей: Ты хочешь сказать, что это будет последнее интервью?

Хаски: Возможно. 

Сергей: Сколько тебе сейчас лет? 

Хаски: Двадцать пять. 

Сергей: Ты стал больше бояться за свою жизнь? 

Хаски: Я всегда в какой-то мере боялся за свою жизнь. Было несколько ситуаций, когда я чувствовал, что трусость толкает меня на какие-то совсем безумные вещи. Именно трусость. 

Сергей: Но ведь она, наоборот, помогает чего-то избежать? 

Хаски: Я не знаю, будет ли интересен такой рассказ… Короче, как-то раз я поехал в Донецк. Взял фотик и пошел в сторону аэропорта, где идут бои. Я думал: сейчас подойду, сделаю пару снимков и сбегу. Там частный сектор, ВСУ разбомбили его в хлам, остались только собаки – некоторые породистые, дорогие. В итоге благодаря движущей силе трусости я добрался до этого самого аэропорта. 

Сергей: Ты был один? 

Хаски: Да. Вокруг меня военные машины, я от них скрывался. В итоге меня даже взяли в плен чуваки. 

Сергей: Кто? 

Хаски: Мне повезло, это были люди из «Спарты», подразделения Моторолы, хотя они меня могли застрелить сразу. Но меня отвезли к Мотороле, я часа два ему пытался объяснить, что я не диверсант.

Сергей: Захар Прилепин уже в тот момент был в Донецке? 

Хаски: Он туда только заходил с гуманитаркой, но мне там никакой Захар не помог бы. Они с Моторолой, возможно, тогда еще не были знакомы. 

Сергей: За каким чертом ты поехал туда (спрашивает телезритель из Москвы Сергей Минаев)?

Хаски: Знаешь, много говорят про мою мифическую политическую позицию, что я такой, я сякой. Скажем, когда мне было 18 лет, я лазил по всем этим Болоткам, записал трек «7 октября». Когда мне было двадцать с небольшим, для того чтобы просто жить дальше, мне жизненно необходимо было уехать, посмотреть, что там происходит,  – чтобы у меня могло быть мнение. Моя политическая позиция – это не то, что я несколько видосов посмотрел на ютьюбе. Политическая позиция в моем случае – это шрамы на душе. Звучит ужасно (улыбается). Я так или иначе с языком работаю и с разными другими тканями, которые мне не дают покоя, – если я не ранен, я не могу.

Сергей: Сколько раз ты в Донецке был? 

Хаски: Несколько раз, под дюжину. 

Сергей: Почему ты перестал туда ездить? 

Хаски: Я не перестал. Крайний раз я там был с концертом, и обязательно поеду еще. Кроме меня и пары людей никто туда не поедет. Я там был и с гуманитаркой. 

Сергей: Многие говорят, что хип-хоп во всех странах – это такой outlaw, он идет вразрез с государственной политикой. И вдруг нате: ты в ДНР. Ты не боишься, что тебя запишут в полк прогосударственных артистов?

Хаски: В Донецке и есть самый настоящий аутло. Нет, я не боюсь, мне наплевать. Получается следующее: когда условный Захар размещает пост на фейсбуке с моим клипом, он делает 28 уточнений, мол, «несмотря на трек «7 октября», или несмотря на то что рэп – это такая как бы не очень высокоморальная музыка, вы все равно посмотрите, там есть зерно». Или когда Навальный говорит: «Давайте поддержим Диму Хаски, только вы, пожалуйста, не подумайте, что я как-то разделяю его позицию по ДНР, нет-нет, ни в коем случае». Все как бы чуть-чуть стесняются меня, получается.

Сергей: Мне кажется, что тебе это нравится.

Хаски: Конечно.

Сергей: «Свой среди чужих и чужой среди своих».

Хаски: По крайней мере, хотя бы так я могу сохранить независимость. Все мои политические взгляды складываются не из прочитанного в пабликах, или не потому, что я хочу быть в тусовочке и пить вино со всеми прогресивными людьми, а потому, что я заслужил их, эти взгляды.

Сергей: У тебя в этом году должен был выйти новый альбом «Евангелие от собаки», и ты его уничтожил, выложив запись в инстаграм. Там же ты написал: «Я слишком много думал о том, как бы не растратить все, что на меня свалилось, я хочу снова стать хозяином самому себе, теперь будет иначе, я принял ключевое решение в жизни». Это была игра или ты действительно прошел через какое-то непростое для себя решение?

Хаски: И то и другое. Но ситуация непростая была.

Сергей: Почему? Ты молод, известен, на тебя смотрят тысячи глаз.

Хаски: Я решаю только творческие задачи. Другие мне вообще не интересны. Чтобы написать что-то великое, нужно это прожить. Я понял, что материала для великого у меня на данный момент нет. Делать что-то, чтобы оставаться на плаву, я не хочу. Теперь, если я буду выпускать релиз – либо это будет классика, либо релиза не будет. Много мыслей, просто мне нужно чуть-чуть тишины, чтобы подумать. Думаю, год или два. Или три.

Сергей: После отмен твоих концертов и апофеоза на телеканале «Россия» у Киселева тебе поступали предложения стать посредником между властью и субкультурой?

Хаски: Ты знаешь, я очарован, опьянен и оглушен этими словами: «родина», «Россия», «российская история». Я не Смердяков. Но я боюсь, что с нынешней элитой я не смогу даже говорить. 

Сергей: Почему?

Хаски: Есть кучка людей, которая все узурпировала. Вокруг нее медиапрослойка, которая формирует политику. И как бы она эту политику ни формировала, это не изменит того факта, что кучка людей ворует деньги. К сожалению, все так.

Сергей: Когда я увидел новость, что в Госдуму позвали Жигана, Птаху и кого-то еще, я сказал: «Вы что, совсем?»

Хаски: Проблема в том, что кроме этих людей никто из музыкального комьюнити больше не пойдет в Госдуму. Они просто уже более взрослые, им под сорок, они по-другому смотрят на вещи. Я считаю, что диалога нет, он уже похерен, и его уже не будет. 

Сергей: Почему? 

Хаски: Я не знаю. Потому что люди, которые принимают решения в области молодежной политики, судя по всему, не представляют, что такое молодежь; потому что и молодежь уже не готова воспринимать власть, поскольку она в их системе мышления играет роль раздражающего элемента, который делает все невпопад. Ну и опять же, сейчас слишком много информации: все знают, кто живет на даче Микояна. С другой стороны, хотя поколение интернета и гордится, что оно не такое, как поколение телевизора, дети еще дадут фору родителям, подозреваю – в плане легковнушаемости, манипулируемости. Просто разные ключики для них.

Сергей: Я почти двадцать лет слышу это: ну вот, сейчас совки сдохнут, все здесь изменится. Я говорю, да-да, но все продолжается. Потом я смотрю на людей, которым сейчас тридцать, они моложе меня, и понимаю, что они похожи как две капли воды на своих начальников. В чем дело? 

Хаски: Ну, если говорить о миллениалах, которые по факту выросли в интернете, – они мутировали. Может быть, у них даже на физиологическом уровне что-то иначе протекает. 

Сергей: Давай поговорим про музыку. Ты записываешь треки с различными музыкантами. Зачем?

Хаски: У меня очень мало таких коллабораций. Сергей: Недавно вышел твой трек с «Казускома». 

Хаски: Они мне нравятся. 

Сергей: Кто тебе кажется крутым на русской сцене? 

Хаски: Я скажу о людях, которые не слишком известны. Есть такой крутой чувак в Питере – Батерс. Есть крутой тип из Караганды – Масло Черного Тмина. Есть Big Baby Tape. Мне хотелось бы, чтобы у Батерса и у Масла в следующем году получилось выстрелить так, как у Тейпа сейчас. 

Сергей: У тебя есть ощущение времени? Вот ты в 2010-м и ты в 2018-м. Помимо того что ты проделал огромный путь как артист. 

Хаски: На самом деле я пока не готов дать оценку тому, что происходило со мной последние два года, потому что у меня не было времени сесть на жопу и подумать об этом как следует. Сергей: У тебя остается время что-то почитать?

Хаски: Бывает. Мне необходимо понимать, что есть русское слово сейчас. 

Сергей: И что такое русское слово сейчас? 

Хаски: Я пытаюсь разобраться. Академическая поэзия какая-то не очень. После Рыжего, пожалуй, меня никто не трогал. Андрей Родионов неплохой. 

Сергей: На мой дилетантский взгляд, ты стал больше внимания уделять музыке. Мне казалось, что ты поэт, но сейчас ты, наверное, в большей степени стал музыкантом. 

Хаски: Я на сто процентов текстоцентричен, но мне уж очень нравится музло. Хотя, вероятнее всего, рано или поздно текст меня сожрет. От музыки устаешь все равно, а текст – память. 

Сергей: Ты можешь что-то большое написать?

Хаски: Я это обязательно сделаю, скажем так. 

Сергей: Когда ты женился? 

Хаски: Летом 2017 года. 

Сергей: Тебя это как-то изменило? Стал осмотрительнее? 

Хаски: В какой-то степени. Хотя нет, кого я обманываю. Единственное, начал думать о том, что с жильем нужно что-то делать. Семья должна где-то жить. 

Сергей: Начался быт. 

Хаски: Есть такие мыслишки. Я думаю, их можно левой ногой решить по ходу пьесы, если правильно все делать. 

Сергей: Ты зарабатываешь только музыкой? 

Хаски: Да, только музыкой. Можно было бы придумать что-то еще, но я плохо зарабатываю деньги. 

Сергей: Я никогда не спрашивал тебя о твоем детстве в Улан-Удэ. Я сам дальше Иркутска в России не был, и в моем представлении в Улан-Удэ очень сложно. Как было там? Тебя ненавидели за то, что ты рано начал читать, был не похож на остальных? Приходилось драться?

Хаски: На самом деле нет. У меня были очень хорошие друзья, которые рядом и сегодня. И вообще людей немало хороших там. Хотя, конечно, среда сама по себе была крайне неблагополучной. Все вокруг бухают, криминал, бедность вплоть до крайнего, общее ощущение безысходности, какого-то болота – это было. Глупо об этом рассказывать кому-то в России – многие знают, о чем я говорю. 

Сергей: Ты жил с мыслью вырваться оттуда? 

Хаски: Ну да. 

Сергей: Ты возвращался потом? 

Хаски: Конечно. Когда возвращаешься, каждый раз теплее, все тебе кажется не настолько острым, как в детстве. Самая большая проблема в России – что регионы умирают. Нужно перенести столицу за Урал.

Сергей: Что говорят тебе родители? Как они воспринимают тебя сейчас? 

Хаски: Мама очень тактичная. У нее была непростая жизнь. Она никогда не скажет ничего лишнего, поэтому мы с ней относимся друг к другу очень уважительно, как два взрослых человека. Если ее что-то действительно беспокоит, она спросит вежливо, я ей всегда отвечу. Я всегда чувствовал, что во мне видят человека, равного себе. 

Сергей: Они понимают, что ты стал звездой? 

Хаски: Наверное. Иногда с ними связываются журналисты. Я говорю маме: «Просто шли их». Она всегда советуется, как себя вести в таких ситуациях. Я хотел бы, чтобы моя известность приносила семье больше добра, чем зла, если это вообще возможно. ≠

Сергей: На недавнем концерте ты все строчки, которые вызывали вопросы у проверяющих органов, не пел.

Хаски: Нет. Один раз я специально намекнул, чтобы в зале их прочитали. Это был элемент интерактива. У меня нет никаких стоп-листов точно. 

Сергей: То есть ты себе после камеры не говорил: некоторые строчки теперь петь не буду.

Хаски: Нет. Людям самим приятно: я начинаю строчку, они ее продолжают. Им весело, что они, выходит, тоже преступники, все здорово.

Сергей: Сколько человек было в зале, тебе сказали?

Хаски: Пятьсот человек не хватило до солд-аута. Мы собрали 6500 человек или типа того. Для некоммерческого музла неплохо.

Сергей: В моем понимании это очень много. Я всегда думал, что у нас есть два артиста, которые собирают огромные залы, — Шнур и Земфира. У тебя как-то изменилось ощущение себя?

Хаски: Наверно, но вместе с тем я не очень люблю на больших площадках выступать. Для меня самые оптимальные условия — маленький клуб, человек на пятьсот, там я себя чувствую прекрасно. Семь тысяч человек — для меня это как фотообои.

Сергей: Хорошая фраза.

Хаски: Ага.

Сергей: Тебя многие на улице узнают, когда ты снимаешь капюшон?

Хаски: Периодически. Я не хожу там, где много молодежи. В метро я постоянно езжу, но там я научился с этим справляться. Меня не беспокоят.

Сергей: Один начинающий музыкальный продюсер спросил как-то: «Сергей, ваш журнал поддерживает Хаски?» Я ответил: «Да, поддерживает, Хаски талантливый». — «Слушайте, но он же чистый пиарщик». — «Что это значит?» — «Вы знаете, что в него стреляли, и он сам это придумал, потом он устроил перформанс в «Ритце» с повешением — зачем он это делает?» Я говорю: «Мне все равно, я его музыку слушаю». Что ты ответил бы этому человеку?

Хаски: Насчет стреляли — ничего я не придумал (задирает футболку и демонстрирует шрамы от травматического оружия. — Esquire). Вообще со мной всю жизнь что-то происходит нон-стоп. Просто, когда я стал публичным, все эти истории оказались на виду: мой друг взял чью-то куртку на какой-то тусовке, где-то в меня постреляли, потом еще что-то произошло. А вот с «Ритцем» сюжетная линия еще не закончена, я не могу рассказывать об этих экспериментах.

Сергей: В прошлом году много талантливых рэперов умерли. Ты свои эксперименты с этим связываешь?

Хаски: Если только чуть-чуть.

Сергей: Нет суеверия — играть в собственные похороны, повешение?

Хаски: Нет. Правда, это ведь чертовщина все. Кажется, я видел нескольких бесов в человеческом обличье. Было странно — особенно в первую неделю после «похорон».

Сергей: Например?

Хаски: Говорить об этом неубедительно получается, это надо почувствовать.

Сергей: Ты был уже женат, когда начал играть с этим?

Хаски: Да.

Сергей: Ты не знал, что твоя жена беременна?

Хаски: Знал. Ну да, я играю со своей известностью – а что с ней еще делать, собственно? Мне скучно.

Сергей: Ты ходишь в церковь?

Хаски: Да, хожу.

Сергей: Ты верующий?

Хаски: Слишком интимная тема для меня.

Сергей: Ты исповедовался когда-нибудь?

Хаски: Да.

Сергей: В XXI веке люди ходят в церковь, к психологу либо в фейсбук. Ты выбрал церковь?

Хаски: Да. К психологу я боюсь идти, а фейсбука у меня нет.

Сергей: Почему к психологу боишься?

Хаски: Для меня важно, чтобы человек, с которым я говорю, был не меньше, чем я. Когда я вижу просто картонку какую-то, зачем мне с ней разговаривать? Я лучше поговорю с другом на эту же тему.

Сергей: У тебя много друзей?

Хаски: Нет, не особенно.

Сергей: Сколько человек перестали быть твоими друзьями, когда ты стал знаменитым?

Хаски: Сложно сказать. Скорее, у меня никогда и не было много друзей. 

Сергей: Все говорят о том, что ты талантливый медийщик, и кто, как не Хаски, знает, что такое хайп. Ты можешь сказать, что твоя жизнь превращается в живой перформанс?

Хаски: Отчасти да. Хотя за последнее время я очень устал от любой шумихи. Начнем с того, что я никогда в жизни не хотел быть на виду — вообще! Как-то это, видимо, извращенным образом получилось. Я думаю, что с января и до конца года примерно я точно не буду делать ничего, что привлекало бы ко мне внимание.

Сергей: Ты хочешь сказать, что это будет последнее интервью?

Хаски: Возможно. 

Сергей: Сколько тебе сейчас лет? 

Хаски: Двадцать пять. 

Сергей: Ты стал больше бояться за свою жизнь? 

Хаски: Я всегда в какой-то мере боялся за свою жизнь. Было несколько ситуаций, когда я чувствовал, что трусость толкает меня на какие-то совсем безумные вещи. Именно трусость. 

Сергей: Но ведь она, наоборот, помогает чего-то избежать? 

Хаски: Я не знаю, будет ли интересен такой рассказ… Короче, как-то раз я поехал в Донецк. Взял фотик и пошел в сторону аэропорта, где идут бои. Я думал: сейчас подойду, сделаю пару снимков и сбегу. Там частный сектор, ВСУ разбомбили его в хлам, остались только собаки — некоторые породистые, дорогие. В итоге благодаря движущей силе трусости я добрался до этого самого аэропорта. 

Сергей: Ты был один? 

Хаски: Да. Вокруг меня военные машины, я от них скрывался. В итоге меня даже взяли в плен чуваки. 

Сергей: Кто? 

Хаски: Мне повезло, это были люди из «Спарты», подразделения Моторолы, хотя они меня могли застрелить сразу. Но меня отвезли к Мотороле, я часа два ему пытался объяснить, что я не диверсант.

Сергей: Захар Прилепин уже в тот момент был в Донецке? 

Хаски: Он туда только заходил с гуманитаркой, но мне там никакой Захар не помог бы. Они с Моторолой, возможно, тогда еще не были знакомы. 

Сергей: За каким чертом ты поехал туда (спрашивает телезритель из Москвы Сергей Минаев)?

Хаски: Знаешь, много говорят про мою мифическую политическую позицию, что я такой, я сякой. Скажем, когда мне было 18 лет, я лазил по всем этим Болоткам, записал трек «7 октября». Когда мне было двадцать с небольшим, для того чтобы просто жить дальше, мне жизненно необходимо было уехать, посмотреть, что там происходит,  — чтобы у меня могло быть мнение. Моя политическая позиция — это не то, что я несколько видосов посмотрел на ютьюбе. Политическая позиция в моем случае — это шрамы на душе. Звучит ужасно (улыбается). Я так или иначе с языком работаю и с разными другими тканями, которые мне не дают покоя, — если я не ранен, я не могу.

Сергей: Сколько раз ты в Донецке был? 

Хаски: Несколько раз, под дюжину. 

Сергей: Почему ты перестал туда ездить? 

Хаски: Я не перестал. Крайний раз я там был с концертом, и обязательно поеду еще. Кроме меня и пары людей никто туда не поедет. Я там был и с гуманитаркой. 

Сергей: Многие говорят, что хип-хоп во всех странах — это такой outlaw, он идет вразрез с государственной политикой. И вдруг нате: ты в ДНР. Ты не боишься, что тебя запишут в полк прогосударственных артистов?

Хаски: В Донецке и есть самый настоящий аутло. Нет, я не боюсь, мне наплевать. Получается следующее: когда условный Захар размещает пост на фейсбуке с моим клипом, он делает 28 уточнений, мол, «несмотря на трек «7 октября», или несмотря на то что рэп — это такая как бы не очень высокоморальная музыка, вы все равно посмотрите, там есть зерно». Или когда Навальный говорит: «Давайте поддержим Диму Хаски, только вы, пожалуйста, не подумайте, что я как-то разделяю его позицию по ДНР, нет-нет, ни в коем случае». Все как бы чуть-чуть стесняются меня, получается.

Сергей: Мне кажется, что тебе это нравится.

Хаски: Конечно.

Сергей: «Свой среди чужих и чужой среди своих».

Хаски: По крайней мере, хотя бы так я могу сохранить независимость. Все мои политические взгляды складываются не из прочитанного в пабликах, или не потому, что я хочу быть в тусовочке и пить вино со всеми прогресивными людьми, а потому, что я заслужил их, эти взгляды.

Сергей: У тебя в этом году должен был выйти новый альбом «Евангелие от собаки», и ты его уничтожил, выложив запись в инстаграм. Там же ты написал: «Я слишком много думал о том, как бы не растратить все, что на меня свалилось, я хочу снова стать хозяином самому себе, теперь будет иначе, я принял ключевое решение в жизни». Это была игра или ты действительно прошел через какое-то непростое для себя решение?

Хаски: И то и другое. Но ситуация непростая была.

Сергей: Почему? Ты молод, известен, на тебя смотрят тысячи глаз.

Хаски: Я решаю только творческие задачи. Другие мне вообще не интересны. Чтобы написать что-то великое, нужно это прожить. Я понял, что материала для великого у меня на данный момент нет. Делать что-то, чтобы оставаться на плаву, я не хочу. Теперь, если я буду выпускать релиз — либо это будет классика, либо релиза не будет. Много мыслей, просто мне нужно чуть-чуть тишины, чтобы подумать. Думаю, год или два. Или три.

Сергей: После отмен твоих концертов и апофеоза на телеканале «Россия» у Киселева тебе поступали предложения стать посредником между властью и субкультурой?

Хаски: Ты знаешь, я очарован, опьянен и оглушен этими словами: «родина», «Россия», «российская история». Я не Смердяков. Но я боюсь, что с нынешней элитой я не смогу даже говорить. 

Сергей: Почему?

Хаски: Есть кучка людей, которая все узурпировала. Вокруг нее медиапрослойка, которая формирует политику. И как бы она эту политику ни формировала, это не изменит того факта, что кучка людей ворует деньги. К сожалению, все так.

Сергей: Когда я увидел новость, что в Госдуму позвали Жигана, Птаху и кого-то еще, я сказал: «Вы что, совсем?»

Хаски: Проблема в том, что кроме этих людей никто из музыкального комьюнити больше не пойдет в Госдуму. Они просто уже более взрослые, им под сорок, они по-другому смотрят на вещи. Я считаю, что диалога нет, он уже похерен, и его уже не будет. 

Сергей: Почему? 

Хаски: Я не знаю. Потому что люди, которые принимают решения в области молодежной политики, судя по всему, не представляют, что такое молодежь; потому что и молодежь уже не готова воспринимать власть, поскольку она в их системе мышления играет роль раздражающего элемента, который делает все невпопад. Ну и опять же, сейчас слишком много информации: все знают, кто живет на даче Микояна. С другой стороны, хотя поколение интернета и гордится, что оно не такое, как поколение телевизора, дети еще дадут фору родителям, подозреваю – в плане легковнушаемости, манипулируемости. Просто разные ключики для них.

Сергей: Я почти двадцать лет слышу это: ну вот, сейчас совки сдохнут, все здесь изменится. Я говорю, да-да, но все продолжается. Потом я смотрю на людей, которым сейчас тридцать, они моложе меня, и понимаю, что они похожи как две капли воды на своих начальников. В чем дело? 

Хаски: Ну, если говорить о миллениалах, которые по факту выросли в интернете, — они мутировали. Может быть, у них даже на физиологическом уровне что-то иначе протекает. 

Сергей: Давай поговорим про музыку. Ты записываешь треки с различными музыкантами. Зачем?

Хаски: У меня очень мало таких коллабораций. Сергей: Недавно вышел твой трек с «Казускома». 

Хаски: Они мне нравятся. 

Сергей: Кто тебе кажется крутым на русской сцене? 

Хаски: Я скажу о людях, которые не слишком известны. Есть такой крутой чувак в Питере — Батерс. Есть крутой тип из Караганды — Масло Черного Тмина. Есть Big Baby Tape. Мне хотелось бы, чтобы у Батерса и у Масла в следующем году получилось выстрелить так, как у Тейпа сейчас. 

Сергей: У тебя есть ощущение времени? Вот ты в 2010-м и ты в 2018-м. Помимо того что ты проделал огромный путь как артист. 

Хаски: На самом деле я пока не готов дать оценку тому, что происходило со мной последние два года, потому что у меня не было времени сесть на жопу и подумать об этом как следует.

Сергей: У тебя остается время что-то почитать?

Хаски: Бывает. Мне необходимо понимать, что есть русское слово сейчас. 

Сергей: И что такое русское слово сейчас? 

Хаски: Я пытаюсь разобраться. Академическая поэзия какая-то не очень. После Рыжего, пожалуй, меня никто не трогал. Андрей Родионов неплохой. 

Сергей: На мой дилетантский взгляд, ты стал больше внимания уделять музыке. Мне казалось, что ты поэт, но сейчас ты, наверное, в большей степени стал музыкантом. 

Хаски: Я на сто процентов текстоцентричен, но мне уж очень нравится музло. Хотя, вероятнее всего, рано или поздно текст меня сожрет. От музыки устаешь все равно, а текст — память. 

Сергей: Ты можешь что-то большое написать?

Хаски: Я это обязательно сделаю, скажем так. 

Сергей: Когда ты женился? 

Хаски: Летом 2017 года. 

Сергей: Тебя это как-то изменило? Стал осмотрительнее? 

Хаски: В какой-то степени. Хотя нет, кого я обманываю. Единственное, начал думать о том, что с жильем нужно что-то делать. Семья должна где-то жить. 

Сергей: Начался быт. 

Хаски: Есть такие мыслишки. Я думаю, их можно левой ногой решить по ходу пьесы, если правильно все делать. 

Сергей: Ты зарабатываешь только музыкой? 

Хаски: Да, только музыкой. Можно было бы придумать что-то еще, но я плохо зарабатываю деньги. 

Сергей: Я никогда не спрашивал тебя о твоем детстве в Улан-Удэ. Я сам дальше Иркутска в России не был, и в моем представлении в Улан-Удэ очень сложно. Как было там? Тебя ненавидели за то, что ты рано начал читать, был не похож на остальных? Приходилось драться?

Хаски: На самом деле нет. У меня были очень хорошие друзья, которые рядом и сегодня. И вообще людей немало хороших там. Хотя, конечно, среда сама по себе была крайне неблагополучной. Все вокруг бухают, криминал, бедность вплоть до крайнего, общее ощущение безысходности, какого-то болота — это было. Глупо об этом рассказывать кому-то в России — многие знают, о чем я говорю. 

Сергей: Ты жил с мыслью вырваться оттуда? 

Хаски: Ну да. 

Сергей: Ты возвращался потом? 

Хаски: Конечно. Когда возвращаешься, каждый раз теплее, все тебе кажется не настолько острым, как в детстве. Самая большая проблема в России — что регионы умирают. Нужно перенести столицу за Урал.

Сергей: Что говорят тебе родители? Как они воспринимают тебя сейчас? 

Хаски: Мама очень тактичная. У нее была непростая жизнь. Она никогда не скажет ничего лишнего, поэтому мы с ней относимся друг к другу очень уважительно, как два взрослых человека. Если ее что-то действительно беспокоит, она спросит вежливо, я ей всегда отвечу. Я всегда чувствовал, что во мне видят человека, равного себе. 

Сергей: Они понимают, что ты стал звездой? 

Хаски: Наверное. Иногда с ними связываются журналисты. Я говорю маме: «Просто шли их». Она всегда советуется, как себя вести в таких ситуациях. Я хотел бы, чтобы моя известность приносила семье больше добра, чем зла, если это вообще возможно. ≠